Славянская магия обнаженного тела

Взаимное оголение в давние времена предпринималось нередко, но не в целях развлечения, как ныне, а как специальная магическая практика. Основные боги древних славян были высшие сущности, связанные с плодоношением, урожаем, родами. И имена их «намекали» на всевозможные человеческие органы и процессы, с этим связанные.

Род — творец Вселенной, Рожаницы — богини плодородия, Ярило — разгулявшаяся весна, пробуждение ото спячки (яр), Купала — плодоносное божество лета. Мокошь — плодотворящее женское начало, найденная фигурка которой была в форме мужского детородного органа. Да и многие другие боги так или иначе тоже связывались с оплодотворением и плодоношением, во всей природе и у человека.

Празднества были веселые и буйные, нередко выливались в настоящие оргии, что всячески преследовала христианская церковь. Народу празднества, несомненно, нравились, но церковь полагала, что это способствует «растлению» юношей и дев. Впрочем, «голой магии» и без этого хватало.

На хлебном поле совершался, например, особый обряд, который уж явно должен был «способствовать» хорошему урожаю. «Хозяйка ложилась в поле и делала вид, что родит, между ног ей клали каравай...» — отмечал профессор Н. М. Никольский в книге «История русской церкви».

На Страстной неделе, последней неделе Великого поста (семь недель после масленицы, а масленица за семь недель до Пасхи), также колдовали, чтобы хлеб родился лучше. Хозяин тряс соху, имитировал пахоту; сказывали наговор на скотину и домашнюю птицу. При этом нагая женщина должна была собрать по углам тараканов, завернуть их в тряпочку и вынести на дорогу.

В Вятской губернии, например, на Великий четверг, до восхода солнца «хозяйка дома, нагая, бежит со старым горшком в руке на огород и опрокидывает горшок на кол: горшок остается опрокинутым на колу в течение всего лета — он предохраняет кур от хищной птицы...».

Под Костромой нагая девушка садилась, как ведьма, на черенок помела и также трижды «объезжала» вокруг дома с пристройками.

Позже, к XIX веку, народ стал постыдливее, и все подобный обряды стали исполнять в нижней рубахе. Предназначался же сей ритуал для защиты скотины и хозяйства.

Многие ритуалы имитировали половой акт или что-то с ним связанное. Так, чтобы хорошо родил лен, в мешок с льняным семенем баба клала печеные яйца, а мужик, «сеятель», должен был «подбрасывать» эти яйца как можно выше, потому что чем выше будут подброшены яйца, тем выше вырастет и лен.

В другом магическом обряде голые бабы «обманывали лен». Для этого и здесь при посеве баба раздевалась донага, в расчете чтобы лен, видя столь неприкрытую наготу, сжалился и подумал: «Эта баба бедная — у нее даже рубашки на теле нет, надо будет пожалеть ее и получше уродиться...»

Часто случались в давние времена различные болезни и на людях (эпидемии), и на животных (эпизоотии), часто поэтому исполнялся и еще один архаический обряд — «изгнание коровьей смерти». Это был обряд «опахивания» села, совершаемый обязательно женщинами, обычно нагишом или, позже, в одних нижних рубахах.

Одна (иногда — трое) впрягалась в соху, другая правила, а прочие, распустив волосы, шли следом, потрясая кольями и палками, гремя в горшки, сковороды, чугуны и заслонки. Считалось, что борозда «даст воздух» для «земляной силы», хотя в лучшем случае такой «кошачий концерт» мог лишь немного перепугать крыс или других грызунов — главных переносчиков чумных блох.

Обряд проводился, когда уже все бабы окончательно отчаивались в методах лечения, и потому попадаться навстречу такой пляшущей и вопящей голой толпе не следовало: могли попросту забить. Появление любого мужчины означало бы «неудачу» колдовства, и мужики хоронились куда подальше. Впрочем, в случае неудачи, что обычно и бывало, ее все равно «списывали» на мужиков — кто-то подглядел...

И уж несомненно широчайшим образом использовалась нагота в любовных чародействах. В одном, например, обнаженная девушка должна перед рассветом собрать определенные виды трав. В другом — единожды, а то и трижды голышом обежать деревню, колдуя на какого-то парня. В третьем — ночью или на рассвете пробраться тайком к дому приглянувшегося и оставить что-либо у крыльца и т. д.

«В деревнях, что подальше в захолустьях, на Тиховы дни иное старинное действо справляют, — отмечал П. И. Мельников-Печерский («В лесах»), — О ту пору сорные травы меж сеяной и саженой огородины разрастаются, пора девичьей работы приходит — гряды полоть. Но перед тем, по старому завету, надо «гряды обегать».

Собираются красны девицы гурьбой и в глухую полночь обегают гряды веселой вереницей. А сами все до единой — в чем мать родила. От того обегания — ни червь на гряды не нападет, ни лютые медвяные росы, ни солнышком овощи не припечет, ни дождиком их не зальет. Хоть действо бывает и полночью, да на Тиховы дни заря с зарей сходится, какой горячий молодецкий взор в те белые ночи не разглядит голеньких красоточек?»

А на Святки было другое голое чудачество — гадание на банника, собрата лешего, что обитает в бане. В полночь девица подбиралась задом, задрав юбки, к двери или к окошку бани. Считалось, например, что «если банник прикоснется мохнатой рукой — будет жених богатый, если голой рукой — бедный...» (Мифологический словарь. М., 1991).

Гадали компанией по фигуркам из воска, вылитым из ковша в холодную воду. В одиночку же шли гадать опять-таки в баню, где, раздевшись и дрожа от страха, склоняли капающую свечу над чашкой. Жених при этом подчас являлся воочию: «расторопный суженый, подкупив няньку, с вечера переселялся в баню и дожидался прихода суженой, — отмечал известный русский этнограф И. П. Сахаров. — Когда же суженая хочет гадать, он предстает ей, вручая кольцо, и раскаивается...»

И уж разумеется, «магический нудизм» использовался в свадебном действии, перед встречей жениха и невесты. «Баня играет здесь главную роль», — писала княгиня Е. Р. Дашкова и приводила описание народной свадьбы, в которой ей довелось участвовать.

«Невеста, заливаясь горькими слезами, садится в передний угол стола, покрытого плодами и пр., жених подходит к ней и, одарив ее разными нарядами, быстро исчезает, сопровождаемый своими товарищами в баню. Тогда хоровод девушек начинает петь своего рода реквием — свадебные песни.

После этого отводят в баню невесту, окруженную ее молодыми подругами, которых собирается от тридцати до сорока, они раздевают ее в передней комнате и потом, все еще плачущую и голую, вводят в самую баню. Раздевшись сами, они моют, вытирают ее, потом начинают танцевать, бить в ладоши, пить вино, которое раздает одна Ева, сидящая с бутылкой и стаканом в руке, а невеста все плачет. Затем раздается круговая песня, которую подтягивают все, за исключением самой суженой.

Эта сцена продолжается с час и под конец принимает вид необузданного пира. Подружки, разгоряченные вином и паром, поют и пляшут, подобно вакханкам, между тем невеста угрюмо молчит или плачет...».

Из книги "ХХ век. Хроника необъяснимого. Проклятие вещей и проклятые места"